И ЭТО ТОЖЕ ОН…

Разное

6 декабря талантливому поэту А. И. Беляеву исполнилось бы 80 лет (1932-1974)

Боясь показаться нескромным, но все же признаюсь: я счастлив, что встретил в своей жизни этого удивительного человека и, более того, подружился с ним, хотя он был на семь лет старше меня, многому у него научился, прежде всего, видеть в окружающем мире, в обыденных, казалось бы, вещах и поступках красоту, романтику, поэзию.

Наше знакомство произошло необычно. Еще будучи старшеклассником, я писал заметки в районную газету «Ленинский путь». После окончания Чуевской средней школы я туда не попал, так как вакансии в ней не оказалось. И вот Добринский поэт и журналист Леонид Сергеевич Соловьев взялся меня трудоустроить.

Должность литературного сотрудника нашлась в соседнем Хворостянском районе, где в то время жил и работал в местной газете «Красное знамя» друг Соловьева А. И. Беляев. Приехав в Хворостянку, мы сразу же попали за праздничный стол: Адик (так Адольфа Ивановича называли самые близкие люди) в узком семейном кругу отмечал свое 25-летие.

Жил юбиляр вместе с матерью Марией Ивановной Сыроватской в ветхом  домике казарменного типа, занимая тесную, без каких-либо удобств квартиру, продуваемую всеми ветрами. Тогда в Хворостянке так жили многие.

«Красное знамя» занимало мрачное вытянутое помещение из красного  кирпича, закопченного от времени. В одной половине располагалась редакция, в другой, через неотапливаемый коридор, - типография. Во всех помещениях давно небеленые стены, зимою – лютая стужа. Беляев сидел за обшарпанным канцелярским столом.

Наравне со всеми ему часто приходилось выезжать в командировки, то есть в колхозы и совхозы за сбором материала для заметок и статей. Транспорт такой: летом – тарантас, зимой – дровни. Нередко добирались на попутках. Но кто по молодости обращал внимание на такие пустяки. Работа в газете нас захватывала…

Жили Беляевы скромно, даже бедно. Но хворостянцы старших поколений помнят, как Адольф Иванович следил за своей внешностью. С утра чисто выбрит, аккуратные усики,  запах одеколона, чуть-чуть припудренный нос, чтобы скрыть бусинки выступающего пота. Большие, выразительные, всегда немного грустные глаза. Из одежды – узкие и короткие, но в меру, светлые «стильные» брюки по моде тех лет, яркий галстук и зеленая фетровая шляпа – такой в поселке ни у кого не было.

* * *

С  первых дней знакомства мы как-то незаметно сблизились. В любое время года вечерами, в предзакатное время, часто неторопливо прогуливались по окраинам Хворостянки, поближе к природе, к безлюдной тишине. Говорили, говорили… Однажды он сказал:

- Вот, послушай, сегодня закончил… - и тихо, без особых интонаций начал читать берущие за душу строки:

Небо синее- синее.

Звезды чуть обозначены,

Белым пламенем инея

Люди в парках охвачены.

И каштаны вдоль улицы

Стали белыми люстрами…

- Ну, как? – пытливым взглядом он окинул мое лицо.

- Действительно, здорово! Особенно вот это – «белым пламенем инея».

Иногда Адик внезапно останавливался, задумывался.

- Давай-ка завернем в «желтый». (Так называлась «забегаловка» возле железнодорожного вокзала. – Прим. авт.)

Я уже знал, к чему он клонит. Пытаясь отговорить, тянул его за рукав. Тщетно!

- Валер, пойми… Надо! Эта гнусная Хворостянка…

Беляев никогда не матерился. Самыми бранными были слова «гнусный», «гнусная» и еще одно – странное, многим непонятное – «агриколь». Оно выражало что-то неодобрительное – низкое, невежественное, лишенное совести.

Но вернемся к «желтому». Что влекло туда поэта, только что читавшего проникновенные строки? Напомню, что после окончания Воронежского государственного университета Беляева по распределению направили учителем немецкого языка в город Охотск, на самый край земли. А там (так было принято) спирт – хоть залейся…

Вернулся домой, в Хворостянку, но «русская болезнь», похоже, уже засела в нем. В своих воспоминаниях «Запало в душу навсегда» один из друзей хворостянской поры, Володя Тонких (в будущем председатель департамента образования и науки Липецкой области), описал следующую историю. После института Владимир Ефимович работал на Алтае. Во время отпуска встретился с Марией Ивановной и та пожаловалась, что «у Адика большие проблемы: он все чаще стал злоупотреблять…». Договорились переманить его из «гнусной Хворостянки» в загадочный и романтичный Алтайский край. Предполагалось, что смена обстановки благотворно повлияет на него. Но, увы, надежда не оправдалась. По словам Тонких, больше года на новом месте Беляев «не мог пробыть», так как он был оторван от земляков, от друзей, от привычной обстановки.

К этому осмелюсь добавить: Беляев не был горьким запойным пьяницей. Тем более удивительно, что порой единственная рюмка могла буквально свалить его с ног. Вполне нормальный с виду, общительный и спокойный, он внезапно впадал в коматозное, то есть бесчувственное состояние, чему я был свидетелем и невольным спасителем.

Многое в жизни поэта складывалось не так, как должно было бы. Женился на городской девушке (я был на посвященном  этому событию семейном ужине), ставшей заведующей районной библиотекой. Валя, так звали жену, всегда, как мне казалось, витавшая в облаках и не вписавшаяся в убогий провинциальный быт, а может, по другой причине, вскоре тихо и незаметно исчезла из жизни Адика. А он стал регулярно заглядывать в райцентровскую столовую к буфетчице Нине, разбитной и вызывающе красивой. Эти хождения завершились, как это сейчас принято говорить, гражданским браком. Но и новые семейные отношения, рождение дочки Жанны не принесли умиротворения в смятенную душу поэта.

Ничто не изменилось и после его переезда в Липецк.

Однажды я прохаживался с женой по старому Липецкому рынку. Вдруг навстречу Адольф Иванович. Обрадовался.

- Валер, и ты, Галя, пойдемте к Майе (Майя Румянцева – известная поэтесса.- Прим. авт.), она тут поблизости живет. Посидим, выпьем… Вот я «марганцовочки» взял, - он показал на торчащий из авоськи бидончик с красным разливным вином.

Мы отказались. Жалею до сих пор. Ведь это была наша последняя  встреча. Вскоре он умер, сидя за письменным столом. На похороны я не попал. Было горько вдвойне…

О жизни и творчестве Беляева разными авторами писалось немало, публиковались и мои заметки. Но многое оставалось «за кадром»: не принято было переходить черту «дозволенного». Я долго мучился сомнениями: а нужны ли подробности, не соответствующие «каноническому» образу поэта. Но без этого нельзя в полной мере понять драматизм его судьбы и ее трагический конец.

Можно, конечно, уповать на неудавшуюся служебную карьеру, на семейные неурядицы, на все ту же бытовую неустроенность (даже в Липецке Адольф Иванович жил в хибаре с печным отоплением, получая мизерную зарплату в областной газете.). Все это так. Но могу засвидетельствовать: к организации своего быта Адольф Иванович относился совершенно равнодушно, с философским спокойствием.

Что все же стояло за упорно повторяемым Беляевым словосочетанием «гнусная Хворостянка»? Опять же могу подтвердить: Адольф Иванович искренне любил этот маленький провинциальный поселок, знал всех, и все знали его. Здесь у него были преданные друзья. Правда, на мой взгляд, скрывалась в другом. Поэт понимал, может быть на подсознательном уровне, что его таланту тесно в давно устоявшихся рамках: стихи появлялись в хворостянской, добринской районных, в липецких областных газетах, в крохотных коллективных  сборничках…

Этого было мало, ой как мало – не  очень престижно, неперспективно. Как сейчас помню, с каким восторгом встретил Адик весть о том, что его поэма «Крылья» появилась в ленинградском, очень популярном тогда журнале «Нева».

По этому поводу с присущим ему юморком Беляев написал мне в Москву, где я учился на редакторском факультете полиграфического института:

«Привет москвичу! Валер, вышла все-таки чертова «Нева», и я смог возликовать – поэма «тама». Прислали мне пять номеров авторских. Но все уже разлетелись. Не знаю, есть ли она в киосках московских. Коль есть уже, Валер, возьми себе и на мою долю парочку, а то Соловью (Л.С. Соловьеву. – Прим. авт.) нечего послать…

 Если будешь в Третьяковке, посмотри, нет ли набора открыток о Левитане. А может, где еще есть? Нужно – во как! (В это время Беляев работал над поэмой о художнике. – Прим. авт.). Жму лапу – А. Беляев.

А писано сие марта месяца 11-го числа 1960 г. от Рождества Христова. Гнусн. Хворостянка».

На «моем» экземпляре «Нева» он сделал оптимистическую надпись: «Дорогому Валере – пока не том, но том – потом…».

И снова тишина – с публикациями. Скромнейший по натуре, непрактичный, непробивной, Беляев наивно верил в «свою звезду». Но как тогда было? В «толстых» литературно-художественных журналах печатали преимущественно «своих» авторов, издательства в первую очередь выпускали сборники членов Союза писателей. А чтобы вступить «в члены», нужно было иметь на руках изданные книги. Замкнутый круг…

Работа над поэмой о Левитане застопорилась, так и осталась неоконченной.

* * *

В 1991 году я получил письмо из Липецка от Н.И. Шаниной, представившейся вдовой Беляева. Поблагодарив за публикацию в нашей газете  очерка об Адольфе Ивановиче, она горестно сообщила о своих бесплодных хлопотах по поводу издания его стихов. Нина Ивановна обращалась в Союз писателей. Оттуда ответили: вот будет, мол, 60-летний юбилей, тогда как-то отметим. Не отметили, в другой раз сообщили о том, что умерших поэтов много, очередь на публикацию большая… Обращалась и к таким «великим», как Евтушенко, Рождественский, а  также к липецкому поэту Панюшкину. Ни ответа, ни привета…

Лишь спустя 25 лет после смерти талантливого поэта-земляка стараниями руководителя областной писательской организации Бориса Михайловича Шальнева и ближайших друзей  тиражом 1000 экземпляров вышла в свет замечательная книжка стихов А. И. Беляева «Баллада о любви», в одном из них есть такие строки:

Жизнь коротка,

А песне – жить века.

Это о нем, о его творчестве.

Страницу подготовил В. ВОЛОКИТИН.