Разное

Наша страна уже 66-ой год празднует День Победы. А знает ли молодежь, да и не только молодежь, какой ценой эта Победа далась? У людей все чаще этот праздник подменяется понятиями выходного дня и народных гуляний. А если что и знают о войне, то только из кинофильмов или понаслышке. Кто, например, видел войну у нас в селе? Один ветеран В.В. Путилин. А мне довелось перенести все ужасы того времени, когда я была совсем еще ребенком.
Когда началась война, мои родители жили на Кубани, в станице Динской. И, хотя я была маленькой, помню все до мелочей. Только тень своего папы помню я, и совсем немного лицо. Его тогда провожали на фронт. Он нес меня на руках, и по щекам его текли слезы, а я руками эти слезы растирала.
Папу забрали на фронт сразу, в первые дни войны. Мама осталась с нами, четырьмя детьми. Старшей сестренке Нине тогда было 9 лет, мне – 4, Нюре – 2 года, а Ване и года еще не исполнилось.
Нюра вскоре заболела и умерла. Лечить тогда было некому, да и нечем. А через год в станицу пришли немцы. Вот тогда и начались страхи. Бомбили Краснодар, люди были в панике. Немцы с автоматами собирали наших мам рыть окопы. Каждый раз чья-нибудь мама не возвращалась домой, а мы терпеливо ждали. Матери были голодные, падали в обморок. Когда моя мама приходила домой, то ставила чугунок на костер, чтобы сварить мамалыгу. Только не всегда нам доводилось поесть. Нередко какой-нибудь фашист подойдет, да и собьет чугунок ногой.
Немцы нас часто выгоняли из дома, а сами гуляли, пели, играли на губных гармошках. Когда они затихали, мама заводила нас в кладовку. Там хоть тихо было. Днем в хате никого не было, и мы сидели на своей кровати. Фашисты были в станице почти год. Люди ко всему привыкают. Привыкли и к этому.
Помню я одного немца. Я бы его даже и теперь узнала. Когда он забегал к нам в дом, Ваня закатывался криком. Этот фашист всегда брал, что под руку попадет, и кидал в нас.
Но время фашистского пребывания в нашей станице подходило к концу. Все немцы тогда были очень злые. И вот тот самый немец однажды забежал в хату. Мы, как всегда, сидели на своем месте. Ваня забился от испуга в истерике. На этот раз у немца в руках был пистолет. Он несколько раз выстрелил в нашу сторону и ушел. Старшая сестра Нина в это время укрыла нас своим телом от пуль. Немец ушел, а Нина с нас так и не встала. Я высвободилась из-под нее. Она была бледная и молчала. Крови не было. Не приходя в сознание, Нина умерла 11 марта 43-го года. Немцы к тому времени из станицы уже ушли.
Когда Нины не стало, мама собралась ехать на свою малую родину – в Верхнюю Матренку. Она сделала тележку, положила на нее пожитки и посадила Ваню. Я пошла с ней пешком. Мне было уже шесть лет. Прошли мы, как рассказывала мать, от станицы Динской до Покровки (там жила семья из нашего села) 60 километров. Остановились в пустом домике. Мама везла с собой немного муки и ушла к землячке печь пышки в дорогу. Помню, что вышла я утром на улицу, пошла за угол, а там лежит молодой солдатик с открытыми глазами. По лицу его ползала большая зеленая муха. Я взяла его пилотку и положила ему на лицо. Смертей к тому времени я видела много, поэтому совсем не испугалась. Затем пришла мама со своей землячкой тетей Полей. С тележкой мы добрались до станции.
Ехали в грузовом вагоне. По дороге состав обстреливали несколько раз. Люди в испуге выбегали и скрывались в лесу и посадках. Только мама с нами никуда не выходила. Садилась и прижимала нас к себе. Говорила: «Если убьют, то чтобы всех сразу».
Добрались до Сталинграда. Что там было, не описать словами. Это просто надо видеть. В этом городе мне запомнились руины, большая труба, а на ней развевающийся красный флаг. Люди, которые были в вагоне, радовались и плакали.
Наконец мы доехали до станции Стрелецкой (Мордовский район Тамбовской обл. – прим. ред.). Дальше дороги не было.
Время было к вечеру. Мама попросилась в какой-то дом, оставила нас у этих людей, а сама ночью пошла в Верхнюю Матренку. Вернулась, наверное, через день вместе со своей сестрой Катей. Они взяли с собой тележку. Мы сложили в нее узлы и вместе двинулись в дорогу. Я шла босиком. Когда дошли до Прудков, телега сломалась. Там была колхозная кузня. Мама осталась, чтобы просить починить ее. Я и тетя Катя, взявшая Ваню на руки, пошли дальше. Было очень холодно, шел дождь. У Марфино нас встретила тетя Лена, еще одна сестра мамы. Она взяла меня на спину и понесла. И хоть было мне тогда 6 лет, а вес, наверное, был небольшой. Ведь в дороге голодными мы были шесть недель. В Верхней Матренке нас встретила бабушка, помыла и посадила на печку. Можно было бы на этом и закончить рассказ, но не могу.
Когда приехали в Верхнюю Матренку, жизнь тут была совершенно другой. Народ веселый, многие пляшут, поют песни. У них войны нет. Моя мама, глядя на них, только плакала. Я по ночам вскакивала и тоже кричала. Тяжелое время настало, когда я пошла в школу. Дети играли, смеялись, а я прижималась к стене, боялась остаться незащищенной. В 3-4 классах вся школьная программа была только о войне. Помню, был диктант. Весь текст о фронте, о немцах. А у меня в ушах реальная война: крики, стоны, плач. Я закрывала уши и визжала. Немецкий язык я переносила в припадках, срывала уроки или просто уходила, за что меня то и дело отправляли к директору. И никто не мог понять, что творится с ребенком, потому что эти люди войны как таковой не видели. Мне 74 года, а война до сих пор в ушах гремит. Война для меня не кончилась, и ужасы ее по сей день преследуют меня.
А. АЛЕКСЕЕВА,
с. Верхняя Матренка.
На снимке: Александра Федоровна показывает фото отца, так и не вернувшегося с фронта.
Фото С. ГОРБАЧЕВА.