Наш небольшой домик был последним на окраине улицы. Он стоял не как все остальные дома, а поперек: двумя оконцами на запад так что вся улица была видна до самого конца.
Шел март 1944 года. Мне и моему брату Кольке было по шесть и семь лет. Во второй половине дня мы любили с ним сидеть на подоконнике одного из уже оттаявших почти окон и смотреть сквозь него вдоль длинной улицы. Редкие прохожие, пробегающие собаки и кукарекающие петухи – мальчишеский взор ловил каждую мелочь.
Дедушка в это время за столом плел лапти (он был большой мастер этого дела). Бабушка что-то вязала, а мама пряла.
И вдруг мы видим, как по улице идет «зеленый» мужик, придерживая левой рукой небольшую сумку, перекинутую через плечо. Его правая рука висела на чем-то белом, перекинутом через шею, и была прижата к груди. Он шел все ближе и ближе, повернул к нашему дому и уже направлялся к крыльцу. Открывается дверь в дом, и вот он уже стоит на пороге. Дедушка с бабушкой сразу же кинулись к нему под руки, а мама, не проронив ни слова, обняла его, да так и сползла к его ногам. Мы с Колькой, сидя с разинутыми ртами, так и остались сидеть, ничего не понимая.
Только через несколько минут мужчина кинулся к нам, посадил меня на правое колено, Кольку – на левое и, целуя и плача, приговаривал: «Ну вот и здравствуйте, детки мои, сынки. Почти каждую ночь я видел вас во сне…»
Через полчаса наша избушка уже не могла вместить всех пришедших к нам односельчан. Многие, особенно женщины, задавали нашему папе много вопросов: «Ты там моего не видел? Слышал что-нибудь о нем? Уже несколько месяцев нет весточки…»
Стало уже совсем темно, а народ все приходил и приходил в наш домик. Для деревни это было большое событие. Пришел с войны живой, хоть и весь израненный, солдат.
Когда люди стали расходиться, мы сели рядом с отцом, и он развязал свою котомку. В ней лежали две серые сухие булки с надрезом. Он отломил нам по кусочку, и мы начали грызть эти засохшие кусочки, и нам казались они такой вкуснятиной. Ужинать сели всей семьей. Мама подала большую миску с парным молоком, в которую и была покрошена вторая булка.
На следующий день мы с нетерпением слушали рассказ папы о войне. Он был прикреплен к части по химической защите, служившим в которой выдавали зеленые шинели. Поэтому-то и назвал я папу, когда увидел его идущим по улице в странной одежде, «зеленым» мужиком. Четверо таких мужиков, среди которых оказался и наш папа, были отправлены на задание. Шли, как рассказывал отец, гуськом друг за другом, и в это время немцы, заметив их, начали обстрел наших позиций из минометов. Одна мина и угодила в четверых солдат. Папа шел вторым. Осколком разорвавшейся мины первому срезало голову. Отцу достались два осколка, один из которых перебил правую руку выше локтя, а второй вспорол бок, отчего задетые внутренности вывалились наружу. Третьему бойцу осколки перебили обе ноги, а у четвертого – ни царапинки. Папа кое-как запихнул левой рукой окровавленные внутренности обратно и придерживал рану. Правая рука висела как плеть и ничего не могла делать. Нераненый солдат подскочил к папе, перевязал ему правый бок, а потом кинулся на помощь к солдату, у которого были задеты осколками ноги. Подбежавшие позже санитары подобрали раненых и, наскоро их перевязав, отправили в полевой госпиталь. А лечился он на ст. Базарной у г. Куйбышева (ныне – Самара). Помню, как он прислал из госпиталя маме письмо и фото, написал, что ранен в руку и дело идет на поправку. Бывало, соседи, придя к нам, спросят Кольку: «Ну, где твой папа?». А он звонким голосом отвечал: «Город Куйбышев, война, станция Базарная». Это всегда вызывало у соседей улыбку и слезы.
Руку в госпитале папе не отняли, правда, она стала немного короче и не разгибалась в локте и кисти.
Папа умер рано, ему шел только 52-й год. Но даже те недолгие годы, которые он прожил с нами, сохранили в памяти светлый образ отца.
В. РЯЗАНЦЕВ,
Малая Матренка.