Разное

Былое 
Всякий раз, когда проезжаю мимо детского дома, что в селе Павловка, я невольно вспоминаю музыку и слова удивительной и прекрасной песни:
Лучше нету того цвету, 
Когда яблоня цветет. 
Лучше нету той минуты, 
Когда милый мой придет… 
Эта песня мгновенно возвращает меня в раннее детство 1946-1947 годов.
… Моя бабушка Мария Степановна Буданцева родом из села Чуевка. В саманном, крытом соломой и очень ветхом домике на улице Садовой вместе с ней жили ее сестры – Анюша и Настя. Бедность была жуткая…
Тетя Настя (так я ее называла) замуж не вышла, детей у нее не было, поэтому всю свою нежность, доброту и ласку она отдавала мне. В 1946 году тетя устроилась в Павловский детский дом кладовщицей.
Однажды летом бабушка сказала:
- Ну, Танюшок, сегодня мы пойдем с тобой в Павловку к тете Насте есть кулеш.
И вот мы отправились пешком за семь километров. Дорога – две колеи, пробитые колесами телег: тогда автомашин почти не было, ездили на лошадях. Шли вдоль речушки, притомились.
- Ба, давай полежим на лугу, отдохнем, - попросила я. Сделали остановку. Кругом – благодать: цветущее и благоухающее разнотравье, пенье птиц, стрекот кузнечиков, стремительный полет стрекоз…
- А можно я попью из ручья? – вновь обратилась я к бабушке.
- Солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает, - ответила бабушка словами сказки. – Не пей, а то козленочком станешь.
Я, конечно, поверила и терпела.
И снова в дорогу.
Пришли в Павловку к тете Насте. Она стояла на квартире у местной жительницы по имени Марфуша.
Это была высокая женщина в черном платке, в длинном черном платье. В избе – три железных кровати, стол и два стула. Остальную часть дома занимала огромная русская печь. Топилась она соломой и торфом. В печи – несколько чугунков для варева, рядом – ухваты.
Еще у тети Марфуши стояли на квартире две девушки – коренастые, круглолицые. После работы, вечерами, они надевали платья из какой-то шуршащей материи и подпоясывались пояском.
Я с любопытством наблюдала, как они румянили щеки, пудрились (была такая пудра – «Лебедь» - в картонной круглой коробочке, а в ней – кусочек ваты). Потом в ход шли крем «Мимоза» в стеклянной баночке и модные тогда духи – «Кармен» и «Ай-Петри».
Квартирантки спешили на «пятачок». «Пятачок» - это место в конце села, на лугу, где собирались на танцы девушки и парни. Гармонист брал в руки гармонь, и по утопавшим в цветущих майских садах улицам неслась берущая за душу песня:
Лучше нету того цвету…
Тетя Настя встретила нас приветливо. Мы с аппетитом съели по две миски кулеша. (Кулеш – это сваренное на воде и забеленное молоком пшено.) Казалось, ничего вкуснее на свете не было…
Мы ходили в Павловку два раза в неделю. Потом я поселилась у тети Насти. Она упросила заведующую детским домом временно взять меня «на довольствие». Мне разрешили только обедать.
Заведующей детдомом была Ольга Лукинична Вострикова. За глаза весь персонал называл ее почтительно – «Сама». Это значит хозяйка, самый главный и авторитетный человек.
У Ольги Лукиничны был высокий красивый лоб, великолепные волнистые волосы уложены вокруг головы толстой косой. Ходила она прямой, строгой походкой. Ее не боялись, но очень уважали. Когда Ольга Лукинична появлялась на территории детского дома, служащие и работники шептались:
- Сама идет!
Она любила детей, любила во всем порядок и чистоту, была во всем и ко всем справедлива.
Особое место в детдоме – столовая. Длинные деревянные столы, алюминиевые миски, кружки, ложки и вилки. Поварихой была тетя Нюра – красивая чернявая женщина. Всегда в белом халате, в такой же косынке. При скудности продовольственных припасов она творила просто чудеса. Обед – это вкуснейшие, по нашему детскому разумению, щи из квашеной капусты, перловая каша, а главное – компот. Выпьешь его, а со дна кружки выловишь кусочек какого-то сухофрукта. Ни с чем не сравнимое удовольствие!
Как-то раз тетя Настя подвела меня к двухэтажному корпусу с колоннами (он сохранился до сих пор – это бывший барский дом). В нем находились спальни для мальчишек. Подошли к одной из железных дверей с большим висячим замком. Дверь вела в обширный подвал, где хранились овощи, другие продукты. Когда мы по ступенькам спустились вниз, я увидела огромные дубовые чаны (в них квасили капусту), какие-то ящики и фляги с молоком. Я уже знала: когда молоко отстоится, сверху образуются сливки.
Я стала умолять тетю, чтобы она открыла одну из крышек на фляге. Уж очень хотелось посмотреть – что же это такое – сливки. Тетя Настя не устояла. Я увидела поверх молока что-то желтоватое и, наверное, вкусное.
- Теть Насть, а можно мне хоть пальчиком по краюшку провести? – попросила я и тут же, не дожидаясь разрешения, слегка окунула свой крошечный мизинец и облизала его.
Тетя тут же захлопнула крышку. Слово «нельзя» было законом в ее работе. За год, что я прожила с ней, она лишь однажды принесла два пряника и брикетик киселя с изображенными на обертке вишнями.
- Завтра утром встанем, сварим кисель, поедим его с хлебушком – будем сыты, - сказала тетя.
Когда она уснула, я не утерпела, отщипнула от брикетика кусочек. Кисель мне так понравился, что, продолжая отщипывать кусочек за кусочком, я незаметно съела почти весь брикетик.
Наступило утро. Проснувшись, я горько заплакала от сознания своей вины. Тетя понимающе посмотрела на меня и улыбнулась, ничего не сказав. Мы попили чаю с хлебом и пошли в детский дом.
Однажды тетя Настя взяла меня за руку и сказала:
- Пойдем-ка, Танюша, в «Сельмаг».
Миновав плотину, мы оказались по другую сторону села, у церкви. Вот и небольшой магазинчик – «Сельмаг». В нем пахло пряниками, постным маслом, мукой… Вверху, на полках, стояли бутылки со спиртным. Тетя Настя всегда покупала лимонную наливку. Она, конечно, была непьющей, но раз в месяц брала малюсенькую бутылочку граммов на 150-200. Вот и в этот раз, возвратясь домой, тетя достала крохотную рюмочку. Выпив одну, убрала бутылочку в шкаф. Потом сидела, смотрела на меня и слезы текли по ее лицу. Я спросила:
- Теть Насть, а почему ты плачешь?
Она обняла меня и ответила:
- Вот, деточка, подрастешь, тогда и поймешь.
Со временем я поняла, что плакала она над нашим сиротским и полусиротским детством.
В детдоме я подружилась с Аллочкой (Августой). Она была чуть меньше меня ростом, впечатлительная, говорливая, веселая. Кто-то нам сказал, что если из карандаша вынуть грифель, то он сразу станет волшебным и можно просить что хочешь. Для этого надо зимой, в метель, уйти в лес, залезть на дерево, поднять вверх руки с грифелем и позвать волшебника.
Так мы с Аллочкой и сделали. Забрались в самую чащу детдомовского парка, вскарабкались на деревья, подняли руку с грифелем и стали звать волшебника:
- Милый волшебник! Дай нам, пожалуйста, конфет-помадок и мятных пряников.
Звали, звали мы волшебника, а он так и не появился. Но нам верилось: в следующий раз обязательно придет.
Однажды где-то на территории детдома в холодный ненастный день я потеряла свой капор и прибежала домой раскрытой. Простудилась, заболела корью. Помню, лежала на кровати в изоляторе. Окна почему-то были завешены красной тканью, а у одного окна уголок занавески отошел. В эту щель «заглядывала» ветка стоявшего поблизости дерева. Я все время смотрела на нее и считала поредевшие листочки. Дерево стало для меня словно родным.
Я выздоровела.
Прошли годы, десятилетия. В детский дом (тогда он уже назывался школой-интернатом) приехали с концертом самодеятельные артисты районного Дома культуры. И я с ними в качестве солистки. Улучив момент, побежала искать свое заветное дерево. И, что удивительно, нашла. Дерево, а это был вяз, состарилось, стало дряхлым. Похоже, вяз доживал свой век. Я обняла шершавый ствол и, не сдержав слез, долго плакала от нахлынувших чувств. Чувств, которых не передать словами.
Т. АСЛАМОВА (ФЕДЬКО).
п. Добринка.
На снимке: Таня Федько с А.С. Буданцевой.